"По Донецку ходит муха, что мы сто долларов получаем за ночь"

27 листопада помер Геннадій Конопльов, один із голодувальників під Обласним пенсійним фондом у Донецьку. Інші погрожують себе спалити – у випадку розгону наметового містечка

23 листопада, 18.00. У сквері біля приміщення Обласного пенсійного фонду – табір донецьких інвалідів­чорнобильців. Вони протестують проти зменшення пенсій учасникам ліквідації на Чорнобильській АЕС.

Напередодні вночі Донецький окружний адміністративний суд заборонив акцію протесту.

У наметі біля буржуйки гріються троє.

– Был октябренок, пионер, комсомолец, бля… Воспитали в духе "Всегда готов!" Вот в августе 1986­го и пошел добровольцем. В 19 лет получил пропуск в закрытую зону. Через месяц вернулся. ­Заходил в магазин – люди в очереди молча расступались. А теперь стыдно удостоверение доставать – кто был герой, стал дурак и лох. Случись сейчас, таких дураков уже не найдут, – каже 44­річний Олег із Новоазовська.

– А я 6 мая 1986­го со смены из ­шахты пришел, не успел кофе допить, как дзынь – в дверь звонок. "Вам повестка, завтра в 6.00 явиться в военкомат на сборы". Взял ложку, кружку, – розказує Василь Нагуляк, 62 роки. На його картузі напис "Голодаю". – Я думал про себя, что здоров как бык. На учет не стано­вился. А в 1991­м заставили идти на обследование. Вдруг вижу в коридоре парня, с которым был в Чернобыле. Он молодой – его перед дембелем туда заки­нули. Как увидел – ё­п­р­с­т… Аж в горле ком. Под руки медсестры его водят из кабинета в кабинет, ноги волочит.

– Никто, главное, не говорил, куда везут, призвали на переподготовку. Я только что три года во флоте отслужил, вернулся, и снова мобилизация. Работал лопатой два месяца на третьем блоке. Из защиты только маска "лепесток", – говорить 49­річний Станіслав Городецький. Він голодує з 14 листопада. – В общежитии все равно нечего есть, так что мне без разницы.

Його пенсію з 1 листопада скоротили від 5381 до 1162 грн, працювати з IІI групою інвалідності не беруть. Лікарі видалили йому частину дванадцятипалої кишки й шлунка. Живе в гуртожитку. Дружини та дітей не має.

– Всю жизнь по общагам, эта у меня уже четвертая. Какая тебе жена, если душа и туалета нет, мужчины и женщины на ведро ходят. Где была душевая – перегородили стеной, закрасили. Продали и сушку, и душ, и стиральную – теперь чей­то офис. Я с прошлого тысячелетия на льготной очереди стою. Был пятый в списке, продвинулся до номера четвертого – один льготник умер. За 20 лет в Донецке ни одной квартиры для таких, как я, не построили.

25 листопада, 19.00. Напередодні вночі жителів штабного намету намагався отруїти чадним газом невідомий молодий чоловік. Назвався працівником облдержадміністрації, покрутився біля печі й закрив заслінку.

– Повзрываем, нах…, все, что можно, а потом себя. И пусть Бог простит. Если вздумают силой, – тихо говорить в мобілку сивий блідий чоловік. Він лежить на матраці, загорнутий у ковдру, з­під якої стирчать валянки. Поруч лежить його милиця.

Голодувальники обговорюють останню новину: наступної ночі, з чуток, влада планує знести наметове містечко.

– Интересно, покажут сегодня, как Стружко умотал с пресс­конференции, когда мы пришли? Потом за углом давал интервью донецкому телеканалу, – розповідає товаришам 52­річний Микола Гончаров.

П'ятеро голодуючих обурюються позицією організації "Союз Чорнобиль України" та її донецького керівника Євгена Стружка – що голодувальники борються за свої шкурні інтереси.

– Стружко еще одна шестерка Андреева (голова "Союз Чорнобиль України". – "Країна"), – каже сивий. – В 2007­ом, когда мы голодали, они сообщили в Минтруда Папиеву, что нас не поддерживают, а потом первые побежали за плодами. Я пришел тогда к Логвиненко (тодішній губернатор Донеччини. – "Країна"), а он мне говорит: "Я вам сочувствую, но вот, посмотрите, какая против вас пачка писем".

– Да уж, тут лазишь по больницам, ­рецепт на бесплатные медикаменты х… получишь, а Андрееву бюджет дает миллионы, – говорить худорлявий у спортивному костюмі.

– Стружко и Андреев у "Регионов" на зарплате. 20 октября был в Киеве на акции протеста и случайно от одного из Партии регионов узнал, что Стружко – помощник их народного депутата Васи Хары, – каже Гончаров.

П'ять днів тому до голодувальників пристав колишній шахтар із міста ­Родинське Геннадій Конопльов.

– Если народ не поддержит нас, ребята, всем капец. Сегодня отняли пенсию у чернобыльцев, завтра отнимут у шахтеров, – говорить 68­річний Конопльов. – Ни одному слову Азарова и его друзей нельзя верить. Как говорится, верю всякому зверю, но не тебе. Вот если бы поднялись дети войны!

– Та кто там поднимется? Мне звонят из Красноармейска знакомые: "Какого х…ра вы там сидите, по телевизору передали, что пенсии повысят". А по Донецку вообще ходит муха, что мы 100 долларов получаем за ночь. Уже сижу, подсчитываю – скока заработал, – сміється 48­річний Петро Балаклеєць.

Обговорюють текст листа, що склали на ім'я єврокомісара з прав людини. У ньому, зокрема, пишуть, що відправляючи працювати на ЧАЕС, їх попереджали: в разі відмови будуть засуджені від трьох до семи років в'язниці.

– Надо было отсидеть и стать политиком, – говорить Балаклеєць, – Нас все равно как зэков везли. Меня в 1987­м призвали. Тогда в Чернобыль желающих было трудно наскрести, люди разобрались, что к чему. Областной сборный пункт милиция охраняла с собаками. Автобусы подгоняли впритирку к вагонам, чтобы не разбежались, и из вагонов не выпускали до Белой Церкви.

– Мы сели в поезд веселые, а тут УАЗ милицейский подвозит одного паренька. Стали шутить: "Тебя с почестями!" а он: "Дураки вы, дураки, вас на убой везут". Он служил на Дальнем Востоке, на подводной лодке, – видел, как люди падали от атома. Ну и сказал в военкомате, что готов куда угодно, но не на ЧАЭС. Над ним две недели издевались, по всякому прессовали. Сказали: все­равно пойдешь, – згадує 51­річний Олександр Волошин.

– Я дозиметристом работал на БРД (бойова розвідувально­диверсійна машина. – "Країна"), а ты? – запитує Балаклеєць сусіда по лаві.

– И мы были дозиметристами, "интеллигентная бригада" – все с лопатой, а мы с "клюшкой" (так називали на сленгу радянський дозиметр. – "Країна"). Но ее обмануть легко: болтик открутил, и уже уменьшил дозу, – каже 55­річний Олексій Чорних.

– Все равно облучение по звонку из Киева писали, – продовжує Балаклеєць. – Если смены нет, а ты уже набрал дозу, тебя "снова в бой". У меня на машине так броня светила, что на ней не то что работать, подходить было нельзя. Приблизился – уже голова трещит. У меня накопитель был индивидуальный. Тогда говорили: 10 бэров – максимум. Я за полмесяца набрал их. Начхиму сказал, ротному. А они: "Засунь себе куда хочешь свои показатели и жди приказа. Будет приказ – тогда спишут". Бывало, что штабные воровали у нас выезды, чтоб побольше набрать облучения и поскорее домой.

27 листопада, 19.15. Міліція і МНС демонтують намет із голодувальниками. У Геннадія Конопльова стався серцевий напад.

– Все произошло за несколько минут, – розповідає Микола Ярема. – Эм­энэсники вырубили свет. Одновременно с улицы под палаткой выбили колышки, и она свалилась на нас.

– Геннадий Иванович лежал на своей раскладушке, когда нас всех накрыло брезентом, – розповідає Петро Балаклеєць. – Много людей в штатском ворвались в палатку, залили водой печки­буржуйки. Дым повалил внутрь, мы начали кашлять, задыхаться. Сворачивая палатку, милиция бегала по лежавшим под брезентом людям. Только когда мы увидели, что нашему товарищу плохо, он уже не дышал. Мы начали делать ему искусственное дыхание. Милиция оцепила "скорую", не подпускала нас, но мы их оттеснили, спросили у врача: "Как там наш Геннадий Иванович?" Он молча поднял ленту кардиограммы и показал прямую линию. Мы поняли, что это все.

Геннадій Конопльов мав 29 років підземного стажу. 1993­го дев'ять днів брав участь у голодуванні шахтарів. У нього залишилися дружина, син, троє онуків.

×