"Воевать придется еще несколько лет", - командир "Госпитальеров" Яна Зинкевич

Обычно попасть очень легко. Например, можно написать нам или в фейсбуке, или в телеграмме, или на имейл ([email protected]) о намерении присоединиться. Тогда мы собираем группу людей - и отправляем их на обучение, на льготные места - чтобы люди прошли минимальное обучение для работы на фронте. И после этого тех, кто прошел его успешно, мы приобщаем к подразделению и они начинают ездить на ротации.

"Госпитальеры" напрямую не подчиняются никому, но мы координируемся с ВСУ, Службой безопасности Украины, Силами специальных операций и приобщаемся на фронте к спасению раненых. У нас нет бронирования. То есть, мы так и остаемся полностью добровольческим подразделением. В связи с этим имеем проблему: часть наших бойцов мобилизуют, поэтому приходится постоянно пополнять наш состав новыми людьми. Но сейчас у нас такая ситуация, что многие бойцы - моложе 25 лет. Поэтому они мобилизации не подлежат.

 

У нас значительное количество людей уже служит (таких среди нас - пожалуй, около 500). Часть находится в тылу, работает на тыловых работах, их пока не мобилизовали. И остальные активно приобщаются к работе в батальоне. Конечно, у нас есть внутренние удостоверения, справки. Они предоставляются военкоматам. И некоторые военкоматы (территориальные центры комплектования и социальной поддержки, - Gazeta.ua) это устраивает, поэтому наши бойцы могут продолжать работать в "Госпитальерах".

Почти всегда.

Нет, чтобы вступить в "Госпитальеры" не обязательно иметь медицинское образование. То есть, у нас часть персонала - это медики, но большинство - это парамедики, которых мы обучили или же они уже прошли обучение в других структурах и имеют навыки оказания медицинской помощи на поле боя.

Обычно около 50 экипажей в среднем мы держим активными (каждый - по четыре человека). Но одновременно на фронте применяются 16-20 экипажей, которые между собой ротируются.

Каждые 15 дней...

Да. Есть и студенты. То есть, на большой срок они не могут ездить.

У нас около 300 автомобилей - это реанимобили, кейсеваки, пикапы или джипы. И, соответственно, машины обслуживания: катафалки, грузовики, машины-холодильники, которые перевозят продукты.

Надо понимать, что медики - это одна из приоритетных целей для россиян. Поэтому наши автомобили никак немаркированные, они не отличаются от других военных машин, разве - только номерами.

Очень большим вызовом сейчас является FPV, потому что в период АТО/ООС такого не было, а сейчас наши экипажи фактически преследуют FPV-дроны. И поэтому мы имеем и потери, и раненых. В общем, у нас 26 погибших, четверо пропавших без вести. Семеро были в плену, а двое - "Дрим" и "Бизон" - до сих пор там остаются. У нас - около 200 раненых.

Иногда удается получить немного информации. Потому что освобождают некоторых бойцов, которые находились, например, в одной тюрьме с нашими "госпитальерами". И они передают весточки, как дела у наших. Но, к сожалению, наших не включают в список на обмен. Из них смогли обменять пока только пятерых человек.

Для меня это непонятно. Вероятно, потому что у нас - неопределенный статус. То есть мы не военные, но и не гражданские одновременно, хотя наши люди - в плену.

Да. Это люди, которые погибли как непосредственно на фронте, так и уже в тылу - от заболеваний. Стоит понимать, что стрессогенные факторы, которые часто есть на войне, не улучшают здоровье и поэтому у многих наших бойцов - онкология. Часть людей имела и другие заболевания. Еще двое покончили с собой.

Каждая потеря ранит мое сердце и забирает частичку души с собой. Все потери - чрезвычайно тяжелые для нас. Но наш батальон - это семья, поэтому мы поддерживаем друг друга. Вместе нам удается переживать эти потери и мы продолжаем дальше свою работу на благо страны.

Друг "Бемби" ехал с Ириной "Чекой" в одном транспорте. Когда они подорвались на противотанковой мине, Ивана выбросило из автомобиля. И это очень помогло, потому что автомобиль начал гореть. Второму "Бемби" удалось где-то через несколько часов доползти до ближайших позиций военных, где ему уже и оказывали помощь. У него были сильно повреждены обе ноги. И сейчас он не ходит. То есть или лежит, или же передвигается на кресле колесном. И, к сожалению, этот период у него - надолго. Думаю, это продлится около года.

 

Надо понимать, что я не такой и большой период была непосредственно на фронте. Сначала принимала личное участие, а потом создала подразделение - и на меня больше легла функция управления, координации. То есть, фактически вывозила раненых я где-то в течение первого года (в течение 2014-2015 годов, - Gazeta.ua).

Мы спасаем всех. И врагов - в том числе, потому что это обменный фонд, благодаря которому можно будет освободить наших людей. Поэтому мы оказываем помощь в полной мере и стараемся быть гуманными.

Пожалуй, сложным для меня был случай при эвакуации одного из бойцов, когда было понятно, что он не доедет до больницы. И тогда он попросил меня провести процедуру крещения перед смертью (медики имеют право такое делать, потому что это поддерживают священнослужители). И вот мне пришлось обычным натрий хлором окрестить человека.

Все они со мной общаются как с руководителем, но больше - как с депутатом. На нас напрямую бригады делают запросы о предоставлении им экипажа. Далее мы проговариваем нюансы, и после этого предоставляем экипаж уже непосредственно воинской части.

Нет, мы не получим никакой помощи от государства. Все, что мы имеем, - это исключительно благодаря благотворителям и меценатам.

Ну, чтобы не мешали - я бы так сказала. Потому что были годы, когда нашей деятельности на передовой препятствовали, потому что мы гражданские люди в их секторе ответственности, а значит - не все от этого в восторге. Но сейчас уже все привыкли и в принципе никаких вызовов нет.

Изменения необходимы, потому что сейчас желающих вступить в армию - чрезвычайно мало. Нам надо увеличить мотивационную часть, обеспечить качественные и своевременные ротации, а также - возможность отпусков. Потому что очень много людей отказываются идти в армию именно потому, что они боятся круглосуточно и круглогодично находиться на передовой. Поэтому очень важно, например, через шесть-девять месяцев проводить ротацию, чтобы люди могли и отдохнуть, и успеть съездить домой.

К сожалению, когда принимался закон о мобилизации, вся часть о демобилизации была исключена по инициативе "слуг". И сейчас я понимаю, что все эти обещания относительно того, что закон будет разрабатываться и его скоро примут, - это чушь! Потому что я вижу, что происходит изнутри: никакого желания делать демобилизацию у них сейчас нет. Я же поддерживаю демобилизацию через 24 месяца. Если это не будет реальным, то хотя бы через 36 месяцев.

Думаю, что да. У нас есть шансы привлекать миротворцев, но пока что мы не сильно "сияем" на международной арене - из-за пробелов в назначении качественных кадров и из-за постоянной смены кадров в высших эшелонах власти. И поэтому пока мне это хоть и кажется реальным, но уже маловероятным.

Положительно, потому что это - развитие. Нам надо понимать, что большая часть тех людей, которые побывали на войне - уже не понимают, как будут возвращаться к гражданской жизни. Потому что когда ты воюешь и сосредотачиваешься на том, чтобы уничтожать врага, то трудно представляешь, что будешь заниматься чем-то другим. Для них как раз вариант с ВПК был бы очень хорошей ситуацией.

На самом деле, одно другому не мешает. Нам надо делать и шаг для реинтеграции ветеранов, и одновременно - для адаптации гражданского общества к возвращению ветеранов. Потому что люди с войны возвращаются очень часто совсем другими, и для них нужно найти новую цель в жизни.

Даже на период ООС в нашей стране уже было более миллиона ветеранов. Конечно, это ветераны разных войн, в том числе - и Второй мировой войны, но "атошников" среди них было, наверное, около 500 тысяч. Сейчас у нас только действующих военных - до миллиона. Такие цифры никто не озвучивает, но их можно примерно себе представить. После выезда большого количества беженцев это, можно сказать, 20-30-я часть всего населения. То есть ты идешь по улице и, вполне вероятно, встречаешь 10, 20, 30 ветеранов за день, хотя можешь этого даже и не понять.

Я считаю, что мы делаем мало, потому что важно уделять внимание каждому ветерану. Сейчас есть неплохие инициативы от Министерства ветеранов. Например, "Помощник ветерана". И это неплохие идеи, и было бы замечательно, если бы нам удалось их реализовать.

Думаю, наверное, из-за страха и непонимания. Такие люди находятся в тылу, они далеки от войны и не понимают, что это такое. А значит, они не осознают, что каждый ветеран - это человек, которого надо уважать, почитать, ценить, потому что именно этот человек боролся за каждого из нас на передовой.

 

Надо понимать, что ветерана очень легко отличить от других людей, потому что это специфические манеры, специфическое поведение, специфический внешний вид. То есть очень мало ветеранов, которые возвращаются в гражданскую жизнь и имеют абсолютно такой же вид, как гражданские люди. Даже та же борода - по ней можно узнать, что это - очень вероятно! - ветеран, потому что так, в принципе, комфортнее на войне. И те, кто позволяет поднимать руку и бить ветеранов, - это просто ужасно. И я не верю, что они не понимали, что это ветеран.

В первые годы войны мне было чрезвычайно сложно общаться с гражданскими - что с мужчинами, что с женщинами. Потому что не было общих тем, идей. И так же сейчас, мой муж - военный, мой отчим - военный, мой свекор - военный. Хотя по работе я уже привыкла, что вокруг меня - очень много гражданских, потому что на всю Раду было всего восемь ветеранов, и один из них - Кива, который тоже ветеран. К сожалению (в декабре 2023 года Служба безопасности Украины осуществила спецоперацию по ликвидации бывшего народного депутата Украины Ильи Кивы. Его убили с помощью стрелкового оружия в Московской области, - Gazeta.ua).

Война меня изменила в лучшую сторону: я получила новые навыки, знания, стала морально сильнее и выносливее.

Я начала активно приобщаться и к ривненскому, и к киевскому майданам, еще начиная с 2013 года. Поскольку в Ривне всем процессом руководил координатор "Правого сектора" Саша Белый, то как старый УНСОвец он сразу объяснял, что очень скоро Россия нападет. Поэтому с января 2014 года нас активно готовили: были и прыжки с парашютом, и рытье окопов, и ориентирование, и получение различных навыков, которые нам потом понадобились на войне. И поэтому, когда только началась аннексия Крыма, а после - нападение на Донецкую и Луганскую области - в первой же группе из 60 человек из Ривного я отправилась на фронт. Мое активное участие в боевых действиях началось с 3 апреля 2014 года.

Пожалуй, - не бояться быть лидером, не бояться быть тем человеком, на которого будут опираться другие. Если бы я знала заранее, что у меня все получится, то мне было бы, конечно, намного легче. Потому что когда я ушла на фронт, передо мной было очень много вызовов. Во-первых, женщин на фронте почти не было - фактически единицы. В частности, в нашем подразделении - всего несколько (и они в основном занимали какие-то тыловые должности). И потом мне пришлось просто бороться за уважение к себе, потому что быть командиром на войне в 18 лет - это очень сложно.

Сейчас, конечно, легче, потому что очень много людей уже меня знают, очень много мне доверяет и уважение появляется само собой. Поэтому с новыми "госпитальерами", которые приходят в наше подразделение - значительно легче работать, потому что они уже что-то слышали, что-то знают. В 2014 за каждого человека мне приходилось бороться.

Пожалуй, да. По крайней мере я его помню еще начиная с 2015 года.

В общем, я решила идти в политику из-за того, что Зеленский стал президентом. То есть для меня это было настолько моральным шоком и аутом, что где-то полсуток я просто просидела молча, ни с кем не разговаривала. Среди моих собратьев и сестер кто-то или пошел пить (алкоголь, - Gazeta.ua), или же закрылся дома. То есть, все были в полном шоке. И вот, под конец дня я поняла для себя, что моим решением будет идти в политику - для того, чтобы предотвращать те негативные вещи, которые могут произойти. И предотвратить реванш пророссийских сил.

К сожалению, поскольку власть у нас вся стала сторонниками одной партии, за которую проголосовали 73%, было сразу понятно, что рано или поздно реванш будет. И поэтому мы готовились к войне максимально активно: с апреля 2021 года, когда российские войска начали сосредотачиваться на нашей границе, я начала готовить свой батальон, закупать имущество, амуницию, медицину. Было понятно, что вот-вот начнется масштабное вторжение. Так, к сожалению, и произошло. И я понимаю, что очень вероятно, если бы какой-то другой человек был на посту президента, если бы у нас верхушка власти была другой, то этого реванша не произошло бы.

Верю, что шансы были, потому что мы очень проигрывали в международной политике, а потому получили недостаточно поддержки.

Если говорить реалистично, то я уверена, что еще несколько лет нам придется воевать. Возможно - где-то до 10 лет. Потому что перед нами много вызовов и их невозможно будет быстро преодолеть. Так же в 2014 году я была уверена, что война продлится не менее 10 лет. В то же время мы понимаем, что мы будем делать после Победы: я планирую создавать реабилитационный центр. И поэтому уже сейчас большое количество наших людей поступает на реабилитологов, на какие-то смежные профессии, - для того, чтобы в дальнейшем иметь возможность работать с ранеными и пострадавшими от агрессии российской федерации.

Хотелось бы верить. Я бы не сказала, что я сильно на это надеюсь, но такие шансы есть.

Думаю, в короткой перспективе - нет.

Пожалуй, скорее, это будет с распадом России.