"Селам Худяки и Талдыки, затопленным в 1959–1961 г." — вычеканено на доске, вмонтированной в высокую глыбу. Стоит она на холме в нескольких десятках метров от Днепра. Рядом камень пониже. На нем волны несут две хаты.
Этот памятник двум затопленным Кременчугским водохранилищем селам открыли 14 октября прошлого года в Худяках Черкасского района.
— На этом месте жила семья тети Харитины. Они построились после войны, — рассказывает 61-летняя Мария Евтушенко. Родом она из соседней Сагуновки, тоже затопленной. — Все жили внизу, а им захотелось наверху. Когда переселяли, Харитя просились, чтобы оставили тут. Сказали, нельзя, потому что здесь охранительная зона. Теперь, как спрашивают, где стоит памятник, говорю, что у Харити на печи. А здесь был центр Худяков, — показывает заросший камышом остров в воде, в 200 м от берега. — Когда вода спадает, видно пеньки и сельские улицы.
Мысль о памятнике у Марии Ивановны зародилась, когда услышала о конкурсе малых грантов польского Фонда им. Стефана Батория.
— Три ночи писала проект. Получили 6200 гривен. Помогали односельчане. Заведующий Худяковским народным музеем Василий Квитка работал со скульптором. Бетонировали добровольцы. А некоторые говорили: "Ой, зачем этот памятник, лучше ступеньки возле клуба отремонтировать". Люди, которые родились наверху, не понимают, что оно нам болит в сердце.
В конце 1950-х Мария Евтушенко была школьницей. Хорошо помнит пережитое переселение. Скоро, этой весной, здесь посадят аллею. Под каждым деревом на камне вычеканят название затопленного села, район, год затопления.
— Мне было 9 лет, когда начали переселять сюда на гору. Села внизу были большими и красивыми. Если макет стадиона Худяков демонстрировали на выставке достижений в Нью-Йорке, то какое это было село? Вокруг луга, заводи, Днепр был чистый.
Тогда люди были дружные, жили кутками. Не было ни плетня, ни калиток, ни замков
Наша семья жила под горой. Тогда люди были дружные, жили кутками. Не было ни плетня, ни калиток, ни замков. Перед нашим домом шла тропинка на базар. Люди по селу протоптали ее напрямик. У кого-то она была за домом... Сидим во дворе, мать готовит ужин. Люди идут: "Приятного, что варите?" — "Галушки, садитесь". Сучок из вишни выломили и ужинаем. Все это уничтожили.
Села нужно было переселить за три года. Когда сказали о " перестройке" — так между собой тогда называли переселение — люди собирались улицами, плакали. Мои родители внизу в хате и 10 лет не прожили. Чтобы на нее стянуться, отец продал на базаре свою единственную фуфайку и мамины свадебные хромовые сапоги.
Дома нужно было разбирать на стройматериалы и перевозить наверх. Это были "похороны", особенно для пожилых людей. Бабка моей подруги-соседки говорит ей: "Кать, не плач, мы будем здесь. Сделаем курень и будем жить". Но переселились все, потому что нужно было пускать воду.
Кладбища выкапывала бригада гробокопо в — из зеко в.
— Страшно это выглядело. Черепа с костями лежали большими рядами. Зеки их брызгали известкой. Люди, кто знал, где родные, забирали. Мы с сестрой принесли кости своего деда. Отец сбил ящичек небольшой, оббил бе леньким, крышку сделал. Плакал сам, и мы плакали. Неизвестных перезахоронили в братской могиле. Самые старые кладбища сравняли с землей. Когда вода спадает, до сих пор вымывает черепа, кости.
Вспоминает первые дни в новом селе. Кто и где будет жить, тянули номерки. Одни хотели родней, другие — кутками.
— Люди объединялись, у кого-то жили, а свое строили. Использовали материалы из разобранных домов. У Днепра копали на фундамент камень, вытягивали вручную вожжами. Так замучивались работой. До двух часов ночи белили хату, на восемь шли на работу, а вечером шли к другому. Спали по два-три часа в сутки, падали с ног...
Помню, как мой меньший брат Виктор плакал: "Я хочу домой, не хочу в черном доме жить". Нас — детей — тянуло в то старое село. Чуть ли не каждый день обходили старые подворья. Они были уже пустые и развалившиеся. Там печь осталась, там дымоход. Был один брошенный дом. Как-то даже хотели хоть раз наварить в нем есть и остаться ночевать.
Воду пустили 1 ноября 1959-го. Через два года бывшие села затопило полностью.
— Я до сих пор помню нашу грушу, реку Сагу — пиявки цеплялись к детским босым ногам. Где на горе росли колокольчики, земляника, горицвет, крокусы.
Колхоз назывался "Семья красных партизан"
— До Первой Мировой войны Худяки были городком с 5,5 тысячами жителей, — рассказывает 43-летний Василий Квитка, заведующий сельского музея. — Дворов насчитывалось около 1200. Была церковная приходская школа и двуклассное земское училище. Была церковь. И синагога была — в те годы в Худяках жила довольно большая еврейская община. В 1930-х колхоз назывался "Семья красных партизан". Был первым миллионером на Черкасчине. Выращивали крупный рогатый скот, свиней и коней.
Сколько сел тогда затопили? Василий Квитка насчитал 85. Из переселенных административное название есть у 20.
— А 65? — спрашивает Мария Евтушенко. — Исчезли с лица земли. Талдыки, Ломоватое, Мудровка, Гусаковое... нет. Когда-то был большой районный поселок Бужин. Туда ездили торговать ряднами, картошкой. Его тоже нет.
1 
1
Комментарии
2