Россия пытается завершить "спецоперацию"

И превратить ее в "народную войну"

С начала полномасштабного вторжения 24 февраля само слово "война" было официально запрещено в российском информпространстве. Его публичное употребление приводило людей к 30-тысячным штрафам, а медиа – к блокированию. Однако с объявлением частичной мобилизации применение этого запрета стало выборочным – слово все еще нельзя произносить населению, но оно вполне допустимо для чиновников.

Уже в конце сентября провластные СМИ России получили методички, призванные оправдать мобилизацию. В качестве главного аргумента предлагалось подчеркивать угрозу со стороны НАТО, противостоять которой можно только "всем миром" в формате "народной войны".

22 октября Сергей Кириенко, заместитель главы администрации российского президента, ответственный за политику на оккупированных украинских территориях, заявил: Россия всегда выигрывала любую войну, если эта война становилась народной. Так было всегда. Мы обязательно выиграем и эту войну. Но для этого необходимо, чтобы это была именно народная война, чтобы каждый человек чувствовал свою причастность". При этом, по его словам, это не Россия воюет с Украиной, а НАТО – с Россией.

31 октября в том же контексте высказался лидер ЧВК "Вагнер" Евгений Пригожин: "Главное, чего не произошло – не состоялась мобилизация элит. Олигархи и другие представители элит как жили в состоянии бесконечного комфорта, так и продолжают жить. Пока их дети не пойдут на войну, полной мобилизации страны не произойдет".

Почти безусловно, что новый подход получит широкое освещение в российских медиа, но его практическое воплощение вызывает сомнения.

Во-первых, подъем на "народную войну", которая ведется за пределами страны, почти невозможен – по крайней мере, российская история таких случаев не знает. "Народы ополчения" и "отечественные войны" обычно возникали как ответ на внешние вторжения (1612, 1812, 1941). При этом в определенных случаях "народное" ополчение было де-факто новой рекрутчиной, не спасавшей страну от поражения (1855), а в других массовый патриотический пыл населения не только быстро утихал, но и обращался в свою противоположность (1917).

Во-вторых, чем дольше идет война, тем меньше становится ее реальная поддержка, и этот процесс особенно ускорился после объявления мобилизации. Это следует из анализа данных русской социологии. Традиционный прямой, но неправильно заданный вопрос о "поддержке спецоперации" дает ожидаемый ответ – "за" высказались 76% в июле и 73% в октябре. Однако, если дать респондентам возможность выбирать между продолжением боевых действий и началом переговоров, то ситуация меняется. Если в августе 48% выбирали войну, а 44% – переговоры, то в октябре соотношение составило уже 36:57 в пользу мира.

При этом наибольший процент "ястребов" – мужчины постарше, которым меньше угрожает мобилизация. Среди тех же, кто рискует увидеть войну не в телевизоре, а своими глазами, ее поддержка составляет менее 30%. Кадры бегства сотен тысяч россиян за границу подтверждают релевантность изложенных данных. С другой стороны, тренд на массовое сопротивление режиму тоже не наблюдается.

И в-третьих, количество российских добровольцев, отправившихся на войну не по контракту или мобилизации, составляет на сегодняшний день только 15 тысяч человек (без учета ЧВК). Это мизерное количество и в абсолютных цифрах, и относительно всего населения России, и это наглядно демонстрирует степень реальной поддержки идеи "народной войны". Разведка Минобороны Великобритании считает, что российская армия может задействовать заградительные отряды для стабилизации собственных сил на фронте.

Таким образом, идея превращения "спецоперации" в "народную войну" выглядит мало реальной. Вовлечение элит в непосредственные боевые действия кажется невероятным, лица на фоне противоположной тенденции – получение высоких государственных должностей детьми действующих чиновников. А массовая одновременная мобилизация населения а-ля 1941 год невозможна из-за состояния российской экономики, а в дальнейшем несет риск повторения ситуации 1917 года.

Оригинал