"После каждого обстрела становимся еще более решительными" – Лариса Волошина

С началом полномасштабной войны по сравнению с 2014-м в ситуацию вовлечено гораздо больше людей. Сейчас каждый украинец, даже те, кто уже давно уехал за границу или имеют другие гражданства, почувствовали себя вовлеченными. Такого не было в начале войны на Донбассе. Тогда для многих она ограничивалась "пророссийскими территориями". Мы слышали о том, что захват части Донбасса и Крыма обусловлен настроениями населения. Мол, сами хотели и сами виноваты. Так работала российская пропаганда внутри Украины. Люди боялись думать, что страна уже находится в войне и она может затронуть каждого. Сейчас ситуация в корне изменилась. Уже многие украинцы могут назвать войну войной.

Второе изменение, которое я бы отметила – приобретение коллективной субъектности. В первые дни широкомасштабной войны многие убегали за границу. Европа не знала такого количества беженцев после второй мировой войны. И когда наши соотечественники оказались за границей, стали вести себя нетипично как для беженцев. Будто получили убежище и готовы сразу адаптироваться, вливаться в среду. Говорят, что готовы возвратиться домой. По сути, эти люди сейчас находятся в укрытии. Огромное количество женщин и детей так сейчас берегут себя от бомбежек. Это тоже беспрецедентный момент. А вся наша диаспора проявила неслыханную активность по отношению к убегающим в феврале. Там целые структуры, работающие для беженцев на постоянной основе.

Такая способность к адаптации и возможность быть частью европейского сообщества – это нечто неслыханное. Такого европейцы давно не видели. Потому что украинцы ищут возможности для обеспечения себя, а не переводить это на местные общины. Европа увлечена нашей способностью к такому уровню солидаризации.

 

Это готовность брать на себя ответственность. Умение расставлять приоритеты. Многих из нас война заставила задуматься о том, что действительно важно. Близкие, возможность жить сегодня, не откладывая жизнь на потом. Это все наше коллективное достояние. Оно реализуется в желании творить. Сейчас начало появляться огромное количество местных проектов – за границей и у нас. Украинцам удается собирать поддержку на своих акциях по всему миру. И там очень много креатива. Умение реализовать свои идеи – это тоже одно из наших достижений в этой войне.

Здесь следует предостеречь. Потому что часто слышу тезис, что "будем благодарить Путина за…". Но это не так. Мы не можем благодарить агрессора за то, что пришлось так быстро взрослеть и меняться. Все эти изменения – наше собственное достояние вопреки агрессии России. Причина преобразований – наш внутренний стержень и готовность бороться за выживание.

Есть травмированность, но проблем сейчас не вижу. Украинцы не пошли по пути деморализации и демонизации, желания убивать без разбора. А вот проявления агрессии россиян по отношению к украинцам по всему миру мы видим. Потому у нас нет проблем. А есть нормальная реакция на ненормальные обстоятельства. У нас есть печаль, депрессия, боимся, есть комплекс выжившего, чувство вины. Было бы гораздо хуже, если бы мы все были счастливы и приподняты.

Но то, что мы избежали много отрицательных вещей, это удивительно. Например, такие военные конфликты часто набирают ужасающие античеловеческие формы в самой стране. Видели это в бывшей Югославии. Когда шли массовые уничтожения косовских албанцев руками сербов. Села вырезали. Это повышенная жестокость к тем, с кем ты еще вчера жил рядом. Так поступают россияне, когда оккупируют наши территории. Они получают удовольствие от своей жестокости. У нас есть отвращение и боль. Но нет неконструктивной ярости, которая отвергала бы нас за пределы цивилизованности и человечности. Украинцы таких моментов избежали, и это наше достояние. Мы совершенно достойно проходим войну. Мы эффективны, солидарны друг к другу. Возможно, есть меньше иллюзий, меньше плачем, но все равно остаемся людьми.

В начале вторжения украинцы, как дети,умоляли о помощи, чтобы нам закрыли небо. Но прошел год, и мы просим уже техническую помощь, чтобы закрыть небо самим. Говорим: "Дайте оружие и мы разберемся". Это взросление общества.

Наша главная коллективная травма – это последствия колонизации. И именно сейчас она лечится. Многие украинцы в феврале думали, что не устоим, нужно сдаваться. Это и есть коллективная травма: сопротивляться агрессору нет смысла. Но мы это проходим. Украинцы говорят, что освободим все свои территории. И после каждого обстрела становимся еще более решительными.

Травмы этой войны почувствуем уже через годы после завершения. Сейчас проживаем травмы прошлых поражений.

Сложно сказать. Особенно учитывая, что украинцы даже сейчас демонстрируют нетипичную способность к сохранению человечности и солидарности. И способность реагировать на чужую боль. Обычно, когда человек находится на грани выживания, думает только о себе. И другим не может помогать, когда стоит выбор между своим и чужим ребёнком. Но видим, что у украинцев это работает не так.

Этот вид психологической защиты является реакцией на переживание какого-то ужасного опыта как изнасилования, пытки. В такой момент тело человека находится в ужасной ситуации, а мозгом он далеко. Безусловно, у наших граждан будет такая реакция. Но у многих психика находит возможность исправиться.

Нам придется работать с психологами. И я бы советовала это делать, особенно заботиться о детях. Потому что пока взрослые увлеклись борьбой за выживание, дети тоже. И мы этого не заметили. Дети тоже боятся, переживают разрыв. С малышами придется работать много. Думаю, такие вещи должны решаться за счет государственных программ. Возможно, можно оплачивать час частным психологам, потому что государственные точно с таким объемом не справятся. Психологические практики должны быть распространены в школах.

Следует также понимать, что все посттравматические расстройства начинаются тогда, когда человек выходит из травмы. А наша еще продолжается. И тогда будем разбираться, что с нами произошло. Ибо цена войны – огромная. И когда увидим это – будем лечиться.

Самостоятельно – никак. Надо идти к специалисту. Потому что это вопрос такого же самолечения. Следует ввести практику посещения психолога. Найдите удобный график для себя. Есть бесплатные психологи, работающие с пострадавшими в результате войны. Самое большее, что страдает во время травматических событий – способность просить о помощи. А ее нужно просить и принимать.

Во время войны большинство невротических расстройств лечатся. К примеру, тревожность, обсессивно-компульсивные расстройства – когда человек навязчиво убирает, складывает вещи, моет руки. Иначе чувствует себя неспокойно. Проходят многие фобии. Потому что это расстановка приоритетов. Это и естественный механизм.

Россия не скрывает своих целей – уничтожить всех украинцев. И каждый, кто считает себя частью украинской нации, это чувствует на животном уровне. Это заставляет нас расставлять приоритеты. Даже люди, многие годы живущие за границей, ощущают в себе эти изменения. Несмотря на все испытания, тот способ, которым мы выживаем, очень конструктивен.

Так тоже бывает. У некоторых людей эти состояния только обостряются. Надо идти к врачу. Это требование, а не совет. Это должно быть эталоном. Должны создать публичный запрос на структуры, где человек и его психологическое состояние будут приоритетом как общества, так и государства.

У психологов есть такое понятие: я буду поддерживать тебя, но не твой невроз. Это означает, что поддерживаем человека в стремлении расти и совершенствоваться, его движении. Надо направить его обратиться за помощью. Или туда, где человек может себя реализовать. Но не делайте его работу за него. У вас не хватит сил.

Сейчас к любому чувству счастья примешивается грусть. Это реакция на ужас. Надо понимать, что мы все равно будем осознавать тотальную боль, в которой мы коллективно находимся. Потому чистого счастья нет. Даже в победе его не будет. Мы будем радоваться, но нам все равно будет грустно. Это взрослые чувства.

Люди живут в амбивалентных чувствах и не нужно их бояться. Позвольте себе проживать эту тоску. Это сделает вас полными.

 

Надо понимать, в чем причина отчаяния. Психология основывается на исследовании и эксперименте. Каждый человек нуждается в индивидуальном подходе. Если потерял чувство радости и зациклен на мрачных мыслях, то методов лечения нет и нужно идти к специалисту. Может развиться депрессия. Имеются протоколы ее лечения и лучше делать это на начальных стадиях.

Потому что заниматься какими-то упражнениями и тем самым внушать себе, что все хорошо, – это возможность пропустить развитие очень опасного заболевания. Первым должно идти обращение к специалисту.

Такого понятия нет. У нас комплекс механизмов, связанных со страхом. Есть несколько способов их классифицировать. Один из них выделяет четыре формы страха – как координаты. На одном конце – страх жить. На другом – умереть. Классические фобии, например клаустрофобия. Страх жить – это когда человек не может решиться принять решение. Он хочет чего-то и когда почти добивается желаемого, отказывается и не может объяснить причину. В последний момент все рушит. Вторая координата – страх начинать что-то новое и страх не иметь ничего нового.

"Синдром отложенной жизни" следует рассматривать в контексте страха жить. Человек говорит себе: "Сейчас еще немного подготовлюсь и потом буду действовать". Надо искать то, чего он боится. Страх нужно найти. Но я против того, чтобы люди делали это самостоятельно. Потому что такими вещами должен заниматься специалист. Психотерапия – удобная процедура. И вопрос не в том, что человек после него легче живет, в том, что он легче достигает целей.

Я соглашаюсь, что это может стать проблемой. Потому что коллаборант – это не просто враг, это предатель. Государство работает в этом направлении, принимаются законы о коллаборантах. Они неплохие, но имеют свои проблемы. Например, в закон о коллаборации включены учителя, сотрудничающие с оккупационными администрациями, но не включенные директора музеев. Хотя при их содействии россияне вывозят наши коллекции, достопримечательности. Эти же директора подавали в суд на Украину относительно скифского золота. Должно быть законодательство и прозрачные процедуры.

Мы не всех можем наказать. Многие не подпадут под законы, но должны быть механизмы люстрации. Иначе мы приведем тезис: что можно предать, помогать создавать оккупационный режим, а затем продолжить спокойно жить. Этого не должно быть. Невосприятие коллаборации как явления – это очень важно. Не менее важно, чем нетолерация к коррупции. Это одни и те же вещи. Потому что человек наносит вред стране, и он должен быть наказан. Иначе – будут расправы. После войны запрос на справедливость будет очень высоким.

Надо различать сотрудничество с врагом и выживание. Государство не может запретить человеку выжить. Два предпринимателя на оккупированной территории. Один, чтобы торговать на рынке, вынужден взять документы у оккупационной администрации. Особенно когда речь идет о нескольких годах оккупации. Второй берет документы и помогает оккупантам закрепиться на захваченной территории. Один - выживает и зарабатывает на семью, чтобы не работать на оккупантов. А второй – помогает укрепить оккупационный режим.

Эти вещи нужно различать. И говорить четко о том, что мы не наказываем своих граждан, которые в оккупированных городах ждут нашей армии. Важно, чтобы эти люди выживали. С другой стороны, говорим о том, что коллаборантам не будет пощады. Важно, чтобы те, кто сотрудничал с врагом, был наказан.

Оторванность от общества – это явление, которое наблюдается повсюду. Часто из-за соцсетей. Однако этому есть спасение – саморазвитие, кружки, обучение. И многие украинцы именно с войной решили пойти учиться туда, на что не постоянно не хватало времени.

У нас речь об изоляции не может идти. Потому что человеку нужно выжить, а сделать в условиях войны это можно только вместе. В этом и состоит общество. С большинством задач сейчас мы можем справиться только коллективно. Отстроить страну, сделать так, чтобы она стала богаче и т.д. Эрих Фромм писал, что неразвитые общества склонны к коллективизму. Это сочетание людей, где ты должен быть таким как я, чтобы быть со мной. Поэтому мы видим людей в одинаковой форме, которые говорят одинаковые вещи и зигуют одному фюреру. Это коллективизм первого порядка. Там нужно растворить свою личность. Но есть коллективизм второго порядка. Он солидарен. Это когда я и ты – равные, поэтому нам нужно быть вместе. Мы обогащаем друг друга.

На украинских Майданах селяне и профессора были рядом – это и есть солидарность. Строем ходить мы не будем, но будем создавать сообщества, группы по интересам. Это те же ОСМД, где люди помогали друг другу. Мы это не потеряем, и разовьем это еще больше. Мы пока не осознаем цены войны. Это будет больно. Но уже сейчас мы должны понять, насколько мы невероятны, когда мы вместе. И должны убедиться, что прекрасные мы сможем построить прекрасную страну.