Терроризм не уничтожает символов, он раздирает на куски людей из плоти и крови. Наши слезы смешались. Слезы Джеффри, Джерри, мои. К счастью, Дэвид замкнулся в вымышленном мире. И он прав — он бежит от неприветливой реальности. Лурдес неизвестно откуда приносит бутылки с "Эвиан", благослови ее Господь. Мы набрасываемся на них, задыхаясь от прокопченного воздуха и запаха паленого. Мы на грани между удушьем и обезвоживанием. У Энтони начинается приступ астмы. Бедняга корчится на полу, а мы не знаем, как ему помочь. Я совсем беспомощен. Лурдес заливает ему в рот минеральной воды, но он все выплевывает. Джеффри кивает мне, и мы вместе относим его в туалет на этаже. Я держу Энтони за ноги, а Джеффри — под мышки (одна его рука серьезно обожжена). Я опять поручаю Лурдес смотреть за Дэвидом и Джерри. Энтони из последних сил старается сделать вдох или выдох. Меня бьет дрожь, Джеффри лучше удается сохранять спокойствие. Он подставляет голову Энтони под кран. Его рвет чем-то черным. Я беру в автомате бумажные салфетки, чтобы вытереть Энтони. Когда возвращаюсь, Джеффри прижимает его голову к своей груди. Тот не двигается.
— Он умер?
— Не знаю, черт возьми, я не врач. Он не дышит, видно, просто потерял сознание.
Джеффри начинает трясти Энтони, бить его по щекам. Он брезгует делать искусственное дыхание рот-в-рот (из-за блевоты), поэтому придется мне. Напрасно. Тишина. Говорю Джеффри, что нужно оставить Энтони здесь, что, по-видимому, позже он опомнится, а мне нужно вернуться к детям. Он качает головой.
— Разве ты не понимаешь, что этот тип был нашей единственной надеждой выйти отсюда. Всему конец. Мы дали ему скончаться и вскоре сами пойдем за ним.
Я отворил двери туалета. И подумал: надо ж такое, трехслойная туалетная бумага подобрана в тон к стенам из розового мрамора. Я еще успеваю заметить это. Мой мозг продолжает загружать кучу лишних пустяков, тогда как меня в действительности волнует совсем другое.
— Мне нужно возвращаться.
Больше я Джеффри не видел. Последний образ, что сохранила моя память: он сидит на полу из серого кафеля и гладит по голове охранника Энтони. Розовые двери закрываются. Я бросаюсь к детям. Я натыкаюсь на людей, которые, как и я, слоняются туда-сюда в поисках безопасного места, пожарного выхода, зоны "без дыма", выхода из лабиринта. Но в это утро в Первой башне нет зоны, где "курить запрещено". Это же не Лос-Анджелес!
Я хотел пошутить, плюнуть на все и бросить жизнь на произвол судьбы, но не мог. Я не имел на это права. Я был обязан спасти ребят. В действительности же это они спасали меня, потому что не давали мне сложить руки. Мои туфли приклеивались к полу, будто я наступил на жвачку: думаю, они просто начали плавиться.
9 часов 31 минута
Меня зовут Дэвид Иорстон, и мой отец в от-в от трансформируется. Он все время отрицает, что он супергерой, но его мутация неминуема. Две минуты тому назад он изображал муху: безошибочный знак.
— Нет, Дэвид, я не Супермен! Хотя охотно был бы им! Думаешь, я слишком горжусь быть таким, каким я есть?
Классическое возражение. Создания, которые наделены суперсилой, всегда притворяются слабыми людьми, чтобы сохранить свободу движений и независимость своих действий. Сильно запахло шоколадом. М-м-м, вкусно!
— Это аппарат с конфетами на 108-м, — объяснила Лурдес. — Он плавится.
Окей, воняет. Папа бегает по кругу, будто мутант в клетке. И тут он замечает камеру наблюдения: маленькую серую коробочку, которая висит под потолком. Он бросается к ней, размахивая руками, как мельница.
— Эй! Мы здесь! Эй!
Я хотел сказать сыновьям, что не нужно оставаться с человеком, которого больше не любишь
Он показывает Джерри в объектив, потом поднимает и меня. До синяков на бицепсах он меня сжимал. Бесспорно, это в нем просыпается суперсила.
— Они могут увидеть нас! Ау! Заберите нас отсюда!
Он подпрыгивает, чтобы направить камеру в сторону дверей, на которые он тычет пальцем.
— Взгляните на двери! Откройте двери!
Папа будет выплясывать пого не хуже всех перцев "Рэд Хот".
Но в этих маленьких камерах нет микрофонов, и незачем даром драть глотку.
Несколькими сотнями метров ниже, в безлюдном центре наблюдения, на одном из многочисленных черно-белых мониторов появляются отчаянно жестикулирующий сорокалетний мужчина, двое его детей и молчаливая женщина с лицом цвета кофе с молоком, которая сидит под стенкой. На остальных мониторах наблюдения — пустые офисы с разбитым стеклом, заблокированные лифты с обгоревшими телами, задымленные коридоры, затопленные противопожарными спринклерами фойе, лестница, заполненная сотнями людей, которые пытаются спуститься друг за другом и сталкиваются с сотнями пожарных, которые, тяжело дыша, поднимаются. Сирены надрываются напрасно. Если Бог действительно существует, то, спрашиваться, где же он был в тот день?
Как Иисус не спас меня
Как хочется еще раз попробовать мамулин яблочный пирог, аромат которого, поднимаясь по лестнице, будил меня в постели. Под оранжевым, как будто огонь в камине, небом мы едем в машине, маленькой металлической коробочке, под звездами. Мы часто ездили вдоль и поперек Техаса, самого большого штата Соединенных Штатов. Папа вел машину, мама спала, мы тоже поса пы вали на заднем сидении, только я не спал. Я притворялся, что сплю. Я слушал такие огромные бобины, помните? Это как будто большие кассеты, размером с карманную книгу. Можно было переключить с одной песни на другую. Закрыв глаза, я качал головой в такт музыке и боялся, что папа заснет за рулем, потому мысленно кричал: "Папа, проснись!"
— Папа, проснись! Папа, проснись!
Я узнаю голос своего сына.
— Что такое? Я долго спал?
Лурдес объяснила, что я на секунду отключился, временно потерял сознание. Дети вялые, кровь прихлынула у них к лицам, как и у меня. Вероятно, токсичные испарения убивают нас, а мы этого не замечаем. Мне хочется опять заснуть, вернуться во сне в детство, к своей семье. Я начинаю любить всех своих родственников, как во время шторма любишь свою надувную лодку. Теперь Лурдес начинает говорить, ее очередь. Она говорит, что у нее не сложилось с детьми и что именно поэтому она хочет помочь Джерри и Дэвиду, что в ресторане она никому не нужна, что нужно сохранять спокойствие, что мы выберемся отсюда, что нужно лишь подождать. И, я чувствую, она свято верит в то, что говорит. Ей удалось поймать сотовую сеть и дозвониться к брату, который умирал от волнения. Она повторила ему то, что я говорил Мэри: предупреди спасителей, мы на крыше, с нами все в порядке, но дыма становится больше, мы не знаем, куда идти. Она его не успокаивает.
Эта женщина просто святая. Ежедневно мы встречаем ангело в, сами того не сознавая. Она роется в карманах, достает оттуда пачку жвачек и молча раздает нам их. Как будто просвиру, кладем мы жвачки в рот. Потом дети опять начинают играть с ней.
Я сознательно решил отделиться от плоти моей плоти. Эти два дебошира обременяли меня, и я их бросил. Я все равно считаю мужчин, которые живут с одной женщиной больше трех лет, трусами и лгунами. Я хотел выбросить из головы буржуазную схему семейной жизни: отец не должен бросать мать своих детей, даже если он любит другую женщину. Если он так совершает, то он подлец, мещанин, лишенный чувства ответственности. Следовательно, "чувство ответственности" — это изменять жене тайком. Я не согласен. Настоящая ответственность заключается в том, чтобы показать детям правду, а не искусственное и дутое основание. Современное так называемое свободное общество, общество крутых, навязывает под видом семейного равновесия любовь из папье-маше. Шестидесятые годы были "приятным исключением". Я же хотел сказать сыновьям, что не нужно оставаться с человеком, которого больше не любишь, что стоит хранить верность лишь настоящей любви и послать общество ко всем чертям. Я хотел им сказать, что ничего не может разрушить любовь отца к своим детям, что эта любовь не имеет ничего общего с любовью отца к их матери. Я хотел сказать то, чего никогда не слышал от своего отца, так как его отец также никогда не говорил ему такого: я вас люблю. Я вас люблю, но я свободен. Я вас люблю, но мне начхать на христианскую религию. Вы единственные, кого я буду любить больше трех лет.
А теперь я сижу здесь, в этой адской печи, растроганный, как последний дурак, любуюсь ими, плавно окунаясь в ту самую реакционную модель; вскоре мы погибнем вместе, и я осознаю, насколько был неправ.
Перевод на украинский язык Р. Мардера и О. Ногиной
4 
35413
Комментарии