Теперь я знаю сладкий вкус раскулачивания.

Ездил вот в родное село, а там в хлеву сгнил помост. Говорят: ой, провалится, режь кабана! Ага, в такую жару. Нет, лучше сделаю новый помост. В селе ничего, кроме ивы, не растет, а дерево надо бы покрепче. Пошел я к соседней хате.

Жил там раньше дед скупой. Нас считал злыднями. Носил сталинскую кепку, где-то шил специально. Умер он этой зимой, а думал жить долго, потому все делал из дуба. В садике, оплетенном одичалым виноградом, лежали дедовы заначки: дубовые брусья, доски. Я отобрал себе немного. Ощущение удивительное: никогда этого не имели, а теперь вот имеем. Мы с простых, у нас все всегда было ивовое, никакое. А дед этот в колхозе был каким-?то начальником: выписывал себе дерево, какое хотел. И теперь этот дуб — мой.

Брал, когда наши не видели, потому что таки стыдно. Хоть это и не кража: никому оно не нужно, людей здесь почти не бывает. Но теперь я точно знаю, что чувствовали те, кто брал добро раскулаченных или поселялся в домах депортированных татар. Это несравненное ощущение безнаказанного счастья, когда можно просто так взять чужое. Это что?-то тревожно-эротичное, словно там, в крапиве и винограде, спит пышная девица,

совсем ничья...

Ну, таки сделал новый помост кабану. Надо бы втроем-вчетвером, а я делал сам, потому как позови кого — мгновенно догадается, откуда дуб. Тяжелый труд делал будто совсем моими те краденые доски. Они же светились желтым даже вечером. Видно, что не наши. Я ждал, что кабан загадит их, и они станут, как все наше, ивовое. Но кабан полюбил новый помост и справлял нужду в углу.

А на светлом ложился сам, гад.

По дороге в Киев надеялся: здесь грех забудется. Но вышел из поезда, увидел лотки с виноградом и подумал: где они это украли?! Ясно, дедов виноград вспомнился. Хоть этот был вполне легальный. На лотках значилось: из Крыма, из таких-?то виноградников. Может, они тоже когда-?то кому?-то принадлежали. А теперь другие люди собирают именно этот виноград и продают его. Как свой.

×