На протяжении всей прошлой недели со мной ничего не происходило. Уже думал, что так будет и дальше, этот мир не хотел со мной говорить. Но вот после дождя появился молодой месяц.

И все стало на свои места.

Так, будто было сказано: вот же ж небо, разве забыл — вот оно.

Конечно, лучше видеть все с начала, когда месяц только всходит, но в Киеве почти нигде нет горизонта.

В Могилеве, где я когда-то немного жил, был длинный овраг, в конце которого горизонт лежал ниже, чем другой край неба. А небо низко над землей действует как линза увеличительного стекла, оттого луна в овраге всходила вдвое большая, чем обычная. Я такой потом нигде не видел большой, аж страшной.

А в конце этого лета над Хоролом я каждый вечер шел за ворота — смотреть, как месяц всходит. Садился на колоду и ждал его. Я не умею ловить рыбу, но это, по-видимому, похоже — когда хочешь угадать, где он вы плы вет сегодня. Однажды вечером — за ивами, где дом Петра Лукича, потом — за ольхами, где живет Андрей Федорович. А позже, уже в последней четверти, — над чистым полем, которого между деревьями видно лишь краешек, его можно заслонить ладонью.

Сидят себе двое дядьев, только у одного уши длиннее

Вот я сидел там, курил. Пришел старый пес Топик, сел рядом. Было как-то так: все, что скажешь, будет не странно, а будто так и нужно. И я сказал Топику:

— Как кто-то увидит нас сзади, подумает, что сидят себе двое дядьев, только у одного уши длиннее.

Топик закашлялся.

— Ишь, — сказал я, — так оно бывает с тем курением.

Топик немного отодвинулся.

В это время месяц взошел над полем. Увеличенный линзой горизонта, рожок месяца казался вершиной Эльбруса, когда его видишь из самолета. Это длилось несколько минут, пока месяц не вылез весь и стал малым серпом, каким обычно и бывает. А мы с Топиком попрощались и разошлись.

×