Последние три недели лета сложились удивительно. Ничего не происходило, но при этом все было.
Там, где пролетели эти три недели, мало людей и много птиц. И была там девочка, которая мне нравилась, а ей — птицы. Каждый раз, как я хотел к ней прикоснуться, она шла потрогать птенцов ласточек в гнезде. А для меня это сызмальства нечто очень тайное — будто засовываешь кому-то руку за пазуху. И до сих пор легче сунуть руку даже за пазуху, чем к ласточкам. Они меня нейтрализуют. Поэтому просто смотришь, как она это делает.
Ласточки скоро вылетели из гнезда, и она нашла другой способ нейтрализовать меня. Когда я протягивал руку, она спрашивала: "А что то за птичка?" Я говорил: дятел, иволга, удод или крошечный воловий глазик. Невероятно, но птичка была каждый раз другая. И нужно было объяснять, какая именно.
Легче сунуть руку за пазуху
Этот ее способ избегать моих рук я бы назвал примитивным, если бы он не был прекрасным. Потому что кто знает, что лучше: притронуться к ней или видеть счастливую мордашку, с которой она созерцает птицу. На меня она никогда так не смотрела, а тут — вот оно.
Следовательно, как только я видел девочку, боковым зрением искал новой птички, и она появлялась. На три недели не хватило, но у нее возникла блестящая идея: узнать, сколько живых воробьев поместится в одну горсть — так, чтобы не помялись.
Может, там законы держания в горсти другие, чем где-нибудь еще. Имеешь, что хочешь, — и оставляешь неприкосновенным. Там это умеют. Там была корова, которая любила сливы. Их густо, аж ветви гнутся. Корова объедает сливы, не сломав и веточки. Еще был козел, тот ел сливы, как мы, — выплевывал косточки. А корова ела с косточками. По-видимому, считала: если оно Божий дар, то незачем выплевывать.
35413
Комментарии