В день перезахоронения Василия Стуса в Киеве 19 ноября 1985 года над могилой поэта говорил Вячеслав Черновил. Он сделал заметки о своем побратиме, которые хранились в рукописи в архиве Всеукраинского правозащитного общества "Мемориал". Отрывки из него публикуем впервые.
"Мне трудно говорить о Василии, потому что я с ним был вместе годами, месяцами, особенно в киевский период. Даже не могу вспомнить, где я познакомился с Василием, — у Возной Гали, у Свитлычных. Мы часто были вместе.
Когда я поселился в Вышгороде, быстро нашел, кого мне было нужно. Стус не был такой примечательной фигурой. Все взгляды были на Сверстюка, Дзюбу, Аллу Горскую. Стус был частым гостем наших встреч, собраний, но не был многоречивым. Но когда нужно было сделать решительный шаг — то сразу находился, проявлял себя.
Ранняя весна 1965 года. Нас уже давят. Идут запреты на литературные вечера. Один из таких — на заводе станков-автоматов. Договорились о помещении, времени. Но пришло много и отовсюду. Вдруг — на зале большой замок. Вечер. Стус: "Пошли в парк Ленинского комсомола в районе улицы Щербакова — нам не дают здесь, идем на свежий воздух". Большая толпа людей идет по тротуару, по улице с песнями, шумом. Там литературная эстрада. Другие растерялись, а Стус нет: он выходит на эстраду и ведет литературный вечер. Читают стихотворения.
Начальство, председатель профкома Глазырин: "Что они там говорят? Переведите мне по-человечески, я этого бандеровца не понимаю". У Василия в этот момент ходят желваки. Елена Антонив (врач, правозащитница, первая жена Вячеслава Черновола. — ГПУ) по статье 66 подала в суд о нарушении национального равноправия. Это заявление перебрасывали из одной прокуратуры в другую и, наконец, замяли. А Василий, проведя этот вечер, опять занял скромное место, как будто растворился в толпе. Хоть все перемерзли, но не хотели расходиться, и Стус шел с нами. Появляется абсолютная потребность — и тут он спонтанно взрывается. Он цельный человек.
Второй момент. Кинотеатр "Украина". Премьера фильма Параджанова "Тени забытых предков". Уже арестован Свитлычный, знали об аресте братьев Горыней, Александра Мартыненко, Ярослава Геврича, Евгении Кузнецовой — почти двух десятков людей.
И вот мы, как всегда договаривались с Дзюбой, собираемся. Что делать? Как запротестовать? Использовали для этого "Тени забытых предков". Зал был переполнен. Договорились — Дзюба скажет об арестах, я с места поддерживаю. И все — нас двое.
Параджанов начинает: "Спустя год после полного окончания работы над фильмом он, наконец, видит зрителя". Этим создал атмосферу. И вот слово берет член Союза писателей Дзюба, который, сказав несколько слов о фильме, говорит, что хочет сказать о другом. Попросил извинения у Параджанова и неожиданно для всех собравшихся начал говорить об арестах. В это время какой-то изобретательный, премированный механик включил сирену, и Дзюба, заглушенный, отошел от микрофона.
Как только сирена прекратилась, я, чтобы утвердить все, что началось, во весь голос призвал всех, кто протестует против попыток возобновления сталинского террора — встать. Хоть как это странно — большая половина собравшихся в зале поднялась. И вдруг в переднем ряду вскакивает Стус и заявляет: "Нужно протестовать всем. Сегодня берут украинцев, завтра возьмутся за евреев, послезавтра — за россиян".
Догадливые киномеханики быстренько включили фильм.
Во время фильма ко мне и Василию в темноте подскакивали какие-то юнцы и предлагали убегать через открытый служебный ход. Но на провокации мы не клюнули. После сеанса мы вышли втроем вместе, думая, что нас сейчас будут "брать". Ходили по Крещатику взад-вперед, но никто нас не брал. Мы разъехались и договорились, что на следующий день пойдем к Параджанову домой с извинениями за испорченное обсуждение его фильма.
"Лучшей рекламы для своего фильма я не мог ожидать", — сказал он тогда.
Вспоминаю Василия и во время судебных процессов начала 1966-го.
Среди тех, кто толпился тогда возле Киевского областного суда, особенно выделялись Лина Костенко и Василий Стус. Лина била кулаками по "воронку", который наползал на толпу, а Василий смотрел на тех офицеров, которые выталкивали нас из коридора суда, с таким пренебрежением и презрением, что те поневоле отступали, наежившись под его взглядом.
Этот взгляд глубокого презрения не могли простить ему наши палачи и позже в концлагере.
У Василия очень характерное лицо — когда он разговаривал с друзьями, оно сияло добротой и становилось чрезвычайно красивым. Когда же говорил с врагом или никчемным человеком, вперед выходил подбородок и глаза становились колючими, как у человека, который брезгует лягушкой. Он мог не сказать ни слова, но одного такого взгляда хватало, чтобы тюремщики отправляли его в карцер "за оскорбление начальства".
4 
35413
Комментарии