Мы с Линой Васильевной очень много вместе ездили в экспедиции по заброшенным деревням Чернобыльской зоны. В романе о зоне она пишет то, что пережила. Там просто вещи потрясающие, хотя и проза. Ибо никакая поэзия этого не выдерживает.

Мы ездили по тем местам, где люди пооставались, по одному человеку на село, бывало, по два. Когда у меня был этот период чернобыльский, не хотелось оттуда ехать, там совсем другой дух, другая атмосфера, другие люди. Здесь мне этого не хватало. Сейчас я переключился на войну, а тогда для меня была отдушиной Чернобыльская зона. Я каждый год туда ездил, даже когда экспедиций не было.

Там остались сильнейшие. Говорят: "Что нам та радиация? Нам каждая травинка и каждое растение помогает". Слабые уехали.

А молодежь где не выезжает? И из других регионов выезжает. Это проблема вообще у нас села. Украинское село уничтожили советы - отбили охоту работать на земле. То байки, что на селе нет работы. Знаю волонтера Александра Кононова - у него нет руки и ноги. Возил нашим ребятам в АТО помощь. Попал в плен. Едва выжил. Сейчас работает на земле - коз держит, сыры делает. Нет работы? Человек без руки и ноги работу нашел.

Когда говорят, что у нас кризис, убежден, что кризис - в головах.

Очень редко. Она почти уже не идет на контакт. Где-то год назад я позвонил, она взяла трубку. Мы долго проговорили. А так звонишь - она ​​не берет. А если уже говорит, то говорит 2 часа. А то для нее потеря времени. Она каждую минуту пытается использовать - писать и писать. Для нее каждый выход в свет - это меньше времени для писания.

У меня очень много этнографического материала есть, но упорядочить это не могу. Лина Васильевна как-то спросила меня: "Алексей, чего вы не пишете?" Говорю: "Я не умею писать". А она: "А я вот день не попишу - себя плохо чувствую".

Одна женщина на Житомирщине мне сказала: "Я всю жизнь прожила и плохих людей не встричала. Те люди, которые плохие - просто несчастье, они просто не понимают, что они делают". Я когда Лине Васильевне рассказал, она смеялась: "А я на базаре стою, а женщины говорят:" За всю жизнь ни одного честного человека не ​​встретила ". Ты смотри, какая жизнь разное у людей бывает". Как прожил, тех и встретил. Мне, слава Богу, хорошие люди встречаются.

 

Уже лет десять или больше. Я во времени не слишком ориентируюсь. Мне в прошлом году звонит кума: "Кум, я вас поздравляю с юбилеем: вас 20 лет назад избили возле Софии, когда патриарха Владимира хоронили". Будто это так недавно было. А уже прошло 20 лет.

Тогда были сотни избитых людей, даже погибшие. Но бросали в машины и не разбирались. Была речь чтобы патриарха похоронили и в Выдубицком монастыре, и на территории Софии. Ясно, что власть не допустила. До последнего тянули. Затем утром сказали, что уже могилу выкопали на Байковом возле Щербицкого. Когда народ пришел на похороны, еще не было четко и ясно. Но уже милиция была готова к избиению. Все провокаторы, Корчинский и его ребята, к этому были готовы. На Софиевской площади люди стояли полдня - тысячи и тысячи приехали. В то время Кучма где-то выехал за Киев, а премьер Марчук поехал проверять, как урожай собирают в Бориспольском районе. Люди стояли несколько часов - никакого решения нет. Уже начали копать яму. А там уже весь двор было беркутовцами занят - они были к этому готовы.

Мне тоже досталось - в нескольких местах по спине дубинкой получил. К мануальщику пошел только через несколько лет после того. Обнаружили в трех местах смещения: в области шеи, между лопатками и в пояснице.

Я Кучме могу все простить. А вот это избиение людей на похоронах - святотатство. Люди пришли на похороны - там была площадь кровью залита. Это не была политика. Люди пришли похоронить своего патриарха.

Вот оно после того уже стало для народа таким толчком, что люди уже дальше терпеть не могли. Методы же те же остались у власти. Тот самый Беркут, те же провокаторы.

В то время оставалась промосковская прокомунстична власть. Так же были провокаторские организации, как УНА-УНСО Корчинского. Меня никто не убедит, что это не провокаторы. Но в той организации было много ребят, которые не понимали, что их используют. А верхушка во главе с Димой - это московский проект. До сих пор у нас много есть "патриотических" в кавычках организаций, которые проплачиваются Москвой.

В том избиении немалую роль сыграло УНА-УНСО: они начали первыми бросаться на милицию, а та пошла на людей. Почему Корчинского никогда нигде не били - какими бы ни были схватки. Его слышно и видно, а бьют других. Только что стоял на танке на Грушевского, люди пошли в наступление, а он исчез.

Люди же профессионально работают. Это же профессионалы.

Главная проблема украинцев в том, что мы проигрываем информационную войну России. В России на пропаганду работает целая машина. У нас, к сожалению, нет. Российская пропаганда работает также в Европе, во Франции, в Германии. Они кругом, а не только в Украине. А здесь - тем более. Наши политики, к сожалению, это не всегда понимают.

Взять того же Ющенко. Я с ними работал, имели общие этнографические проекты. При нем было сделано очень много: на государственном уровне подняли вопрос о Голодоморе, возродили Батурин. Но у Ющенко крупнейший был недостаток - он очень доверял своему окружению. Была ситуация со мной связанная: я должен был стать директором в музее Пирово. Ющенко дал распоряжение об этом Жулинскому. Тот: да-да-да. А сам собирал голоса против моей кандидатуры, строил козни, чтобы меня оттуда убрать.

Ющенко был однозначно доверчивый и амбициозный. С ним все время сюсюкали, а за спиной делали свое. Раз на совещании у какого-то министра я начал открыто с тем министром спорить. После совещания мне его помощники говорят: "У нас так не принято. Мы с министром соглашаемся, а делаем по своему".

Так же и с президентом. Все с ним соглашались, но делали свое дело. Столько советников вокруг - целая машина.

 

Как по мне, Порощенко сделал невозможное - создал армию во время войны. Ее не было. Она была уничтожена полностью. Сейчас она есть. Я знаю, каким было начало войны. Ежедневно общаюсь с бойцами с передовой. Тогда армии надо было все - от носков, трусов, до хлеба. Сегодня армия есть, вооружение есть, одежда есть, медицина есть. Недавно только звонили, просили лекарство от грибка. Лето, жара, может не хватать. Зимой не хватает лекарств от простуды. Это нормально.

Дееспособная армия - это первая функция, которую президент выполнил.

Второе - президент хорошо представляет Украину на международном уровне. Я не знаю, кто мог бы лучше презентовать.

В свое время большой был очень толчок, когда помог народ. Но это во все времена: в состоянии войны народ поднимается и помогает. В Великую Отечественную все работали для фронта и для победы. Народ работал на победу, а не на армию. Покупались бронежилеты, каски, машины, потому что всего этого в армии не было. Но это не создание. Народ не может строить армию. Армию может строить власть.

Волонтеры могут помочь взводу. Но создать армию они не могут, потому что их помощь - временная.

Сейчас есть армия. Не говорю, что она идеальна. Но полгода назад я слышал от одного натовского офицера на курсах: "Я объездил все горячие точки. На сегодня украинская армия наиболее боеспособная". А он имеет с чем сравнить.

Ежедневно общаюсь с ними в госпитале. У ребят после войны самая большая проблема - реабилитации и психологической, и медицинской. Они не хотят идти к врачам. Боец Сергей получил ранения. Его жене позвонили: "Приезжайте заберите погибшего мужа". Он выжил. У него глаза нет, куска черепа нет, из мозга осколок вытащили. Он пережил те все операции. Ему трудно себя заставить пойти к врачу снова. Я еле его заставил.

Второго месяц долбил, чтобы он пропил лекарства после курса лечения. Он не может себя заставить зайти в аптеку. Позавчера наконец прислал смс-ку: "Купил, Пью".

Они все считают себя здоровыми. Но этот послевоенный синдром был, есть и будет. Дальше будет хуже. Человек сейчас здесь, но мыслит он и дальше как на войне. Ему все время надо осознавать себя дома и думать: а как бы я поступил до войны. Мой самый тяжелый участок - воевать с атовцами, которые не хотят лечиться.

Знакомая Ромашка на передовой уже третий год. Ромашка вытягивает раненых. Она на себе уже вытянула 400 тяжелых ребят. Но саму ее с боями прокапать лишь удалось. Они считают, что есть кто-то, кому тяжелее. Едва убедил ее поехать отдохнуть на море в Одессу. Она: как же так - ребята там, а я здесь? Согласилась поехать только если я поеду с ней. Если бы не она, я бы на море не поехал.

 

Одного мальчика я так достал, что он телефоны поменял - не хотел ставить протез. Я его все равно нашел. Говорю: "Саша, ты потерял время. Ты за три месяца после ампутации не поставил протез - чем дальше, тем хуже. Потому что организм отвыкает". Он поставил его через полгода. Это уже совсем не тот результат. Тянул так долго, потому что себе решил: если он поставит протез, то он уже инвалид, а пока не поставил - это еще не инвалид. Говорю: "Ты что, думал, что у тебя за это время рука вырастет?"

Есть такой тип военных, которые считают, что если он воевал, то ему все должны.

А с другой стороны, те, что больше всего требуют почестей, как раз меньше всего на передовой рисковали. Те же, кто прошел самое тяжелое, тут ничего не требуют. Оно в них сидит, и их надо из этого состояния вытаскивать.

Проблемы только начинаются. Чем дальше, тем их будет больше. В Америке до сих пор проблемы у военных, воевавших во Вьетнаме. Они сейчас в психбольницах.

Будет куча самоубийств и случаев насилия. Нам надо с самого начала этим заниматься на государственном уровне. Я еще два года назад призвал утвердить государственную программу реабилитации атовцив. Но у нас нет реабилитологов. Мы не готовы к этому. Но можно приглашать зарубежных.

Должно быть сегодня учебное заведение, которое должно готовить реабилитологов. Это должно быть целенаправленная государственная программа. А просто проводить курсы недостаточно.

По-разному. Она много проявила. Многие когда-то страшные патриоты в вышиванках теперь сказали: "А это не наша война". И наоборот - те, кто не осознавали родины, сегодня больше воюют. Самые большие патриоты сегодня - с Луганщины, Донеччины, Харьковщины. Потому что они понимают, что они свою землю защищают. Они русскоязычные в основном. А для части западников война - больше заработок: контракт зарплата.

Каждому надо начинать с себя. У нас привыкли, мол, государство должно. Государство - это некая абстрактная тетка, которая что-то кому-то должен? Сам бери и делай. Мы в прошлом году издали книгу "Крымско-татарские сказки" на украинском языке. Действительно, сложный был процесс, переводили с крымскотатарской. Государство присоединилась: профинансировала три тысячи экземпляров. Книга пошла по всем библиотекам, общественных организациях. Вот, надо делать, а государство поддержит.

Я политикой не интересуюсь. У меня дома нет телевизора, радио, интернетом принципиально не пользуюсь. Так помойка. Там столько всякой дурни пишется. Есть один телефон - мне хватает с головой. И живое общение. О том, что делается на войне, я знаю от живых людей.

Когда на море был, специально целый день смотрел телевизор. Щелкал бездумно каналами, смотрел все: и "В 16 лет беременная", и "Битва экстрасенсов". Почувствовал, что крыша едет. А люди же это сидят и смотрят ежедневно, переживают. Как-то поехал к себе в деревню. Спрашиваю соседку: "Что нового?" - "Ой, там кто-то умер, кто-то родился. Кому-то руку оторвало. Кому-то ухо откусили ..." Говорю: "Галя, это что, все у нас в селе?" - "Нет, это я смотрела криминальную хронику". - Говорю: "Спасибо. Я этого не смотрю, а ты мне передаешь, потому что нет других новостей".

 

Они вышивали, собирались, пели, куча обычаев и обрядов. В прошлом году мы ездили по регионам Украины и снимали программу о традициях летнего цикла. Столько всего интересного! Вот на Полтавщине до сих пор на Рождество пекут красные пряники. А на Киевщине на Спаса ставят по селу кресты, которые украшают яблоками, грушами и сливами. Кресты метров 5 высотой. На Вознесение прошлого года мы поехали на Луганщину в деревню на границе с Россией - там пекут из теста лесенки: чтобы Иисусу было легче в небо подниматься.

Целый год у людей были праздники, и не надо было смотреть телевизор. А сейчас люди только тем телевизором и живут. Как началось с Санта Барбары, так до сих пор.

Мы с Наташей Фицич сняли 61 фильм о ремеслах. Каналы не берут к показу. Им не интересно. Там же нет ни убийств, ни драк, ни скандалов.

Да. Еще до моей работы в музее этнографы ездили по Украине и их отыскали Я больше собрал это все вместе. Раньше часто ходил по Андреевскому спуску. Вижу что-то интересное, подошел, записал. Я делал улицу мастеров еще на Червоной руте в 1989 году.

Надо воспроизводить. Если раньше этой возможности не было, то сегодня она есть. Столько есть мастеров. А старые вещи - это музейные вещи.

Мы делали с Лесей Воронюк фильм о вышиванках "Наследие нации". Видел, какие могут быть вышиванки очень простые, с каким-то одним цветочком, а люди готовы за нее отдать жизнь. Вывозили такие из Донецка, Луганска сейчас, как началась там война. Рисковали жизнью - и на себе вывозили, и через журналистов передавали.

Во время операции Висла люди прятали рубашки в сундуки и закапывали их. Только сейчас их внуки нашли те рубашки.

Сорочка для человека - это самоидентификация, а не оберег. Не охраняет она ничего. Охраняет Бог. Охраняет человек сам своими мыслями. Борису Антоненко-Давидовичу 10 лет лагерей добавили за то, что разговаривал на украинском и ходил в вышиванке. Она его что, оберегла? Но для него она была важнее добавленных лет тюрьмы.

У нас есть сюжет об атовце, которому девушка вышила рубашку белым по белому. Сказал: "Надену ее только раз - на свадьбу". Не успел. Погиб. Его в ней похоронили.

Чтобы носить на каждый день - должна быть современная сорочка. Имею отца сорочку, в которой он венчался. Она лежит, я ее не ношу.

У меня нет коллекции, я живу в общежитии в комнате 15 квадратных метров. Если бы я хотел коллекцию иметь, у меня негде ее собирать. Детские вещи отдал в музей игрушки. Но посуда у меня керимическая, ложки - деревянные.

Эта война идет давно. Это одна из причин, почему меня оттуда ушли семь лет назад. Я подготовил законодательство об охранных зонах: предполагалось, что таковыми считаются земли в полутора километрах от музея. Но меня убрали. А остальные - хоть строй у мельниц небоскреб.

Сейчас в музее на праздники - шашлыки и наливайки. Это просто ужас. Это же музейные экспонаты вокруг. Но не знаю, как это можно изменить. В музее за эти годы развалено все, что можно было развалить. Коллектива как такового нет. У каждого свои интересы. Как по мне, сейчас легче новый музей построить, чем навести порядок в этом музее. Вот в Бузовой частный етнокомплекс Владимира Бондаренко "Украинское село". Там все так же - дома, интерьеры. Только что оно меньших. Сделали то музей на полтора-два года.

Экопоселенцев собирались в Пирогово поселить. Для чего там екопоеленцы? Это музей. Это не Гидромапрк и не шоу-парк. При мне были правила: ни в коем действующем интерьере не было телесъемок. А теперь: только давай бабло и делай, что хочешь. Вот и получается: одна хата сгорела, вторая, что-то развалилось. Зато они бабло собирают.

 

Я был в Баварии. Там сохраняются традиции, есть несколько музеев-скансенов. Баварцы - как гуцулы. Хранят традиции, в церковь ходят в народных костюмах. Есть частный музей Маркуса Макс Майера, их олимпийского чемпиона. Он - миллионер, но живет в деревянном доме своего дедушки.

В Россию ездил на Соловки. Они меня поразили духом. Так когда становишься на землю, чувствуешь, что идешь по крови мучеников. Там чувствуется близость Бога. Когда мне надо будет выбирать - ехать на Бали или на Соловки, я на Соловки лучше поеду.